В августе этого года на улице американских конспирологов случился настоящий праздник: за несколько дней были заблокированы или уничтожены аккаунты теле- и радиоведущего Алекса Джонса в социальной сети Facebook, видеохостинге YouTube, стриминг-сервисе Spotify и даже порносайте YouPorn. Казалось бы, в удалении страниц Джонса – антиглобалиста, скандалиста и популяризатора многочисленных теорий заговора, умудряющегося одновременно ненавидеть евреев, мусульман, либералов и рептилоидов, - мало радостного для его единомышленников (которые с подачи самого ведущего стали называть удаление его постов и роликов «техногулагом для несогласных»), но, если подумать, для борца с мейнстримом нет ничего лучше, чем образ мученика и невинно преследуемой жертвы – и когда этот образ становится явью, нет в жизни конспиролога момента счастливее. Американские медиа массовым «выпиливанием» Джонса с собственных платформ оказали последнему большую услугу – если раньше его обвинения в адрес «глубинного государства», «тайного правительства» и «педофильских пиццерий» вызывали насмешки и брезгливые гримасы, то в качестве сакральной жертвы Джонс выступает в роли живого доказательства массового сговора либералов, жидомасонов и «гей-лягушек».

В теории игр есть понятие «парадокса Паррондо» - стратегии выигрыша через множественные поражения. Санкции в адрес Джонса оказались иллюстрацией этого краха, равносильного победе, - из-за синхронных действий ведущих хостингов, сервисов и социальных сетей все мгновенно забыли о том, чем и как Джонс заслужил свою известность, переключив все внимание на обсуждение границ свободы слова. Стоит напомнить, что конспиролог был известен не только комментариями для «Царьграда» и баловался не только безобидными глобальными фантазиями, - он инициировал преследование родителей школьников, погибших при стрельбе в школе Сэнди Хук, визжал в прямом эфире BBC и обвинял американское правительство в терактах 11 сентября и Оклахома-Сити. Достойно ли защиты мнение такого человека, стоит ли защищать его свободу слова, памятуя о Первой поправке? Для одних людей, убежденных в незыблемости прав человека, вопрос об этом даже не стоит – но в глазах других, не меньше уважающих человеческое достоинство, общество нуждается в защите от безумия, популизма и безответственности. «Новая Республика» пытается разобраться в том, можно ли вылечить пороки свободы слова её же собственным ограничением, - или стоит раз и навсегда разрушить «башню из слоновой кости», обитатели которой считают всех внизу легковерными дураками.

Нет ничего удивительного в том, что первой реакцией многих людей на неприятные, вызывающие и предосудительные, по их мнению, вещи является желание запретить их, скрыв не только от собственных, но и от чужих глаз. Это ощущение, хорошо описанное в психологии, неожиданно объединяет и конспирологов, и их противников: первые, предполагая наличие, к примеру, «еврейского заговора», хотят превентивно бороться с его участниками, вторые же, наблюдая столь оскорбительные гипотезы, хотят запретить их, чтобы никто, не дай Бог, не обиделся. Брайан Ресник из Vox указывает: «Избегание фактов, неудобных для нашего мировоззрения, - не просто пассивная, бессознательная привычка. Мы поступаем так, потому что действительно считаем такие факты неприятными. Они задевают группы, членами которых мы являемся, а следовательно, задевают нас. Мы отвергаем эти факты, как наша иммунная система отвергает патоген».

Руководствуясь столь естественным чувством, некоторые граждане даже либеральных взглядов и убеждений совершенно серьезно предлагают ограничить свободу слова там, где встревоженным оказывается их нравственный иммунитет. Они предлагают сохранить уголовное наказание за «возбуждение ненависти или вражды», использовать против конспирологов наказания за клевету или ввести «экзамен на избирательное право», чтобы на выборах не голосовали неграмотные и беспросветно наивные «забулдыги». Все это напоминает «дилемму Бёкенфёрде» - подмеченный немецким юристом парадокс того, что либеральное государство ради сохранения своего либерализма может порой идти на антилиберальные меры, тем самым подвергая сомнению свою собственную природу. Так можно ли ради свободы слова ограничивать последнюю для тех, кто и так её отрицает?

Как бы вам ни был симпатичен вариант «да», он неверен. Мы знаем, что запретный плод сладок, - и от надписи «не влезай» манящей становится даже унылая трансформаторная будка. В психологии это называется «реактивным сопротивлением» - если человек считает, что лишился каких-то прав или свобод, он будет больше стремится к обретению утраченного; даже простое подчеркивание «недоступности» чего-либо заставляет человека предпринимать более активные действия по преодолению такого ограничения. Запрещая подросткам курение, родители лишь поощряют «реактивное сопротивление» такой установке; точно так же запрещенное в стране онлайн-казино может «внезапно» стать крупнейшим рекламодателем на рынке онлайн-видео. И когда политикам в голову приходит в голову запретить какое-либо мнение, нелепо удивляться тому, что именно оно в мгновение ока может превратиться в знамя нонконформистов и оппозиционеров, «молчаливого большинства» и просто недовольных граждан.

Не стоит забывать и о других базовых психологических правилах. Человеку свойственно стремиться к положительной самооценке, к объяснению окружающего мира и, наконец, к нахождению в зоне душевного? комфорта: из-за всего этого мы, стремясь объяснить собственные неудачи, порой делаем ложные выводы, а затем, избегая когнитивного диссонанса, стремимся избегать тех фактов, которые ставят эти выводы под сомнение и не укладываются в нашу картину мира. Многие немцы, будучи не в состоянии объяснить себе, как их страна могла развязать две мировые войны, начинали говорить о «массовом помешательстве», «невероятно эффективной пропаганде» и «ужасных монстрах» во главе нацистской партии; многие из бывших граждан распавшегося Советского Союза до сих пор объясняют его крах американским «планом Даллеса», «жидовским заговором» и даже предательством сатириков и юмористов. Любые вопросы о личной ответственности за произошедшее отсекаются репликами «я просто жил», «я выполнял приказ» или «что я мог сделать» - а контраргументы людей, не согласных с конспирологической позицией, наталкиваются на стену «предвзятой интерпретации». Российские космонавты подтверждают, что американцы летали на Луну? Ну понятно, Союз развалился, космонавтов «подкупили», вот они и врут, а на самом деле… Ученые говорят, что земля не плоская? Да это просто заговор рептилоидов, захвативших NASA! Могущество безумных теорий даже не в их невероятной изобретательности, а в том, что они опираются на элементарные психологические нормы.

Вторым вариантом реакции на конспирологические теории, клевету и безумные идеи маргиналов является попытка рационально их оспорить. К сожалению, этот вариант встречается куда реже, чем решение прятать голову в песок, делая вид, что не замечаешь агрессивных оппонентов, - но даже когда интеллектуалы снисходят до полемики с дураками, нередко можно заметить, что разница между ними попросту исчезает.

Лучшим примером этого является Brexit, когда противники выхода Великобритании из Европейского Союза пытались выставить оппонентов глупцами и невеждами, паразитируя на клинтоновском слогане «It's economy, stupid» («Это экономика, дурачок»). Голосовать за выход из ЕС экономически невыгодно, говорили интеллектуалы, и по-настоящему умные люди это поймут! «Властители дум» ссылались на исследования, рассуждали о «паттернах» и привычно жаловались на всеобщее избирательное право, дающее «недостаточно мудрым» людям возможность голосовать; при таком стиле дискуссии лучше вообще её не вести. Но даже если интеллектуал найдет в себе силы проглотить весь свой снобизм и спрятать в карман всю свою башню из слоновой кости, он не поймет главного: несмотря на то, что «в начале было слово», иногда последнего всё же бывает недостаточно.

Ведь, как мы уже указывали, борьба людей с мейнстримом лишь отчасти связана с содержательной дискуссией по конкретным вопросам – гораздо чаще в основе конспирологических и маргинальных взглядов лежит депривация, тревога или самый обычный страх. Люди могут бояться нового, могут переживать за свои доходы, за свою семью, даже за национальный суверенитет – и лечить эти переживания высоколобыми рассуждениями нелепо и неэффективно. Не доверяя окружающим, чувствуя нестабильность собственной жизни, люди, как пишет Роб Бразертон, склонны «искать другие способы удовлетворить потребность в упорядоченности (…) психологи называют это компенсацией потребности в контроле»; соответственно, и преодоление этого состояния должно выходить далеко за пределы публицистических колонок и научных статей. Когда же интеллектуал предлагает лечить проблемы обеспокоенных людей лишением их избирательного права, он лишь усугубляет такое беспокойство и загоняет проблему все глубже: новые и новые обыватели перестают верить мейнстриму и начинают искать поддержки в стане маргиналов. Тот же Бразертон указывает, что в поисках утраченного контроля над происходящим вокруг людям нередко свойственно верить не в одну-единственную теорию заговора, а в целый ряд таких теорий, помогающих им справляться с суровой реальностью; он цитирует канадского репортера Джонатана Кея, неоднократно бравшего интервью у конспирологов: «Присмотритесь к немолодому участнику движения "За истину в 9/11" и почти наверняка найдете сторонника конспирологической версии убийства Кеннеди».

Таким образом, интеллектуалы нечаянно губят тот самый мир, который стремятся неуклюже защитить, - не чувствуя причин, подтолкнувших человека к вере в креационизм, плоскую землю или антироссийский заговор, они либо начинают оскорблять и высмеивать его, либо пытаются переубедить человека, борясь со следствием, но не с причиной. Тем временем активисты НОД будут выходить на улицы, наблюдая несправедливые, по их мнению, реформы, ВИЧ-диссиденты будут спорить с официальной медициной, сталкиваясь с недоступным или некачественным здравоохранением, - а политологи-самоучки будут мастерить в подвалах шапочки из фольги, стремясь хотя бы таким способом вернуться в Советский Союз или сделать Америку снова великой.

Яркой иллюстрацией неустанной вражды с мейнстримом является «маятниковое» голосование, встречающееся, к примеру, на американских выборах. Pendulum voting описывает такое поведение избирателей, при котором они склонны голосовать против действующей партии власти, т.е. против того, чью победу они обеспечили на прошлых выборах. Так, избиратели сельских округов Висконсина на выборах 1996 года поддержали демократов (+7%), а на выборах 2000 года – уже республиканцев (+14%); в 2008 году они снова предпочли демократов (+14%), а в 2012 опять переметнулись к республиканцам (+10%). По сути, недовольные избиратели раз за разом голосовали наперекор действующим политикам, выражая скорее свое неудовлетворение, нежели какую-то принципиальную идеологическую позицию. Как Баба-Яга из советского мультфильма, они раз за разом голосовали «против» - и не столь важно, против чего именно; крах надежд и ожиданий отталкивал их то от демократов, то от республиканцев. Те меняли риторику, искали виноватых и делали всё новые и новые обещания – которые, конечно же, оставались нереализованными и углубляли разочарование людей в тех политиках, кто эти обещания давал.

Это намекает на то, что для неудовлетворенных и вытесненных на обочину мейнстрима людей важны не только и не столько механизмы представительства их интересов, сколько ощущение собственной представленности; не столько решение собственных проблем, сколько восприятие их в качестве решённых. По этой причине и в развитых, и в развивающихся странах политики нередко предпочитают делать громкие символические заявления последовательной административной работе: производство впечатлений оказывается более простым и эффективным способом склонить на свою сторону недовольных избирателей, чем болезненные реформы или рутинная работа над ошибками. Точечную застройку, масштабное неравенство и проблемы инфраструктуры, характерные для некоторых мегаполисов, проще спрятать за открытием пафосных парков и «благоустройством»; структурную асимметрию экономики нетрудно скрыть масштабной программой субсидий и льгот для наименее обеспеченных граждан; наконец, неспособность достичь согласия с населением и даже собственной администрацией вполне реально прикрыть скандальными заявлениями и эпатажным поведением на международной арене. Во всех этих случаях люди предпочитали скучной рутинной работе громкие, но зато наглядные перемены – и, опять же, не стоит их в том винить.

Ведь многие вполне профессиональные управленцы, даже руководствующиеся благими намерениями и общественным благом, порой забывают о необходимости находить общий язык с теми людьми, чьи проблемы они стремятся решить. Они считают, что достаточно быть «крепким хозяйственником», «технократом», «успешным менеджером»; при каждом удобном и неудобном случае они начинают рассуждать о том, что «о человеке судят по поступкам». Когда же они спохватываются, вдруг оказывается, что необходимый момент упущен – и выданный кредит доверия упущен, потерян и растрачен; достаточно было на какое-то время потерять контакт с теми притесняемыми группами, чьи интересы ты когда-то взялся представлять. Антонио Грамши, чьи «Тюремные тетради» некогда легли в основу исследований «субалтернов» («безгласных» маргиналов, лишенных голоса и права решать свою судьбу), писал: «Деятельность нового интеллигента не может уже сводиться к ораторству, внешнему и кратковременному возбудителю чувств и страстей, но должна заключаться в активном слиянии с практической жизнью в качестве строителя, организатора, "непрерывно убеждающего" делом». Но получается так, что занимающиеся делом забывают об убеждении, а занимающиеся убеждением – о делах, и, поскольку природа не терпит пустоты, место мейнстрима в науке или политике то и дело занимают весьма инициативные конспирологи.

Нежелание интеллектуалов и интеллигентов терпеть конспирологов и вообще с известными целями садиться с безграмотными «забулдыгами» в одном поле, в целом, понятно. Проблема лишь в том, что в попытке сохранить собственную идентичность, закрывшись в башне из слоновой кости, образованные классы жертвуют всем обществом, которое из-за их самоотречения оказывается в жадных объятьях параноидальных безумцев и маньяков, одержимых манией величия. Если у вас болит рука, вы, конечно, можете избавиться от страданий раз и навсегда, попросту отрубив конечность; жаль, что это повлечет за собой очевидные неудобства. Пытаясь избавить обывателя от теорий заговора и фантазий фолк-хистори, также можно запретить всё это, воспринимая норму закона как спасительный топор – следствием окажется покалеченное общественное мнение и возможный массовый психоз.

А ведь именно психология является ключом к пониманию коллективного безумия, порой захватывающего не слишком образованные головы, - пытаясь объяснить себе происходящее или вернуть себе утраченное самоуважение, люди готовы заключать сделку с дьяволом, даже если этот дьявол выглядит как крикливый фрик с пивным животом и дурацкой прической под стать убеждениям. Избавить граждан от столь печальной перспективы можно – достаточно просто перестать считать их дураками, перестать путать причину со следствием и в кои-то веки перестать считать лекарством уничтожение демократии.